Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну…
оставь,
дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек
в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам
в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах одну и ту же реку,
оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не
дурак ли я был доселе?
— Выпустили меня третьего дня, и я все еще не
в себе. На родину, — а где у меня родина,
дураки! Через четыре дня должна ехать, а мне совершенно необходимо жить здесь. Будут хлопотать, чтоб меня
оставили в Москве, но…
«Ребята, вязать!» — закричал тот же голос, — и толпа стала напирать… «Стойте, — крикнул Дубровский. —
Дураки! что вы это? вы губите и себя и меня. Ступайте по дворам и
оставьте меня
в покое. Не бойтесь, государь милостив, я буду просить его. Он нас не обидит. Мы все его дети. А как ему за вас будет заступиться, если вы станете бунтовать и разбойничать».
Он умел делать фокусы с картами, деньгами, кричал больше всех детей и почти ничем не отличался от них. Однажды дети, играя с ним
в карты,
оставили его «
дураком» несколько раз кряду, — он очень опечалился, обиженно надул губы и бросил игру, а потом жаловался мне, шмыгая носом...
Но тут вышло совсем наоборот: князь оказался
в дураки такой силы, как… как профессор; играл мастерски; уж Аглая и плутовала, и карты подменяла, и
в глазах у него же взятки воровала, а все-таки он каждый раз
оставлял ее
в дурах; раз пять сряду.
Так что однажды, когда два
дурака, из породы умеренных либералов (то есть два такие
дурака, о которых даже пословица говорит: «Два
дурака съедутся — инно лошади одуреют»), при мне вели между собой одушевленный обмен мыслей о том, следует ли или не следует принять за благоприятный признак для судебной реформы то обстоятельство, что тайный советник Проказников не получил к празднику никакой награды, то один из них, видя, что и я горю нетерпением посодействовать разрешению этого вопроса, просто-напросто сказал мне: «Mon cher! ты можешь только запутать, помешать, но не разрешить!» И я не только не обиделся этим, но простодушно ответил: «Да, я могу только запутать, а не разрешить!» — и скромно удалился,
оставив дураков переливать из пустого
в порожнее на всей их воле…
— Свинья ты! Мог бы шепнуть на ухо, что ли.
В дураках меня
оставил! Они этого никогда не забудут! — А глаза злые-злые.
Та
оставила его
в постели, строго внушив, что «если хочет хныкать, то ревел бы
в подушку, чтоб не слыхали, и что
дурак он будет, если завтра покажет какой-нибудь вид».
— Не беспокойтесь, я сам, — очаровательно проговорил он, то есть когда уже вполне заметил, что я не подниму ему ридикюль, поднял его, как будто предупреждая меня, кивнул еще раз головой и отправился своею дорогой,
оставив меня
в дураках.
Сдали. Я и жену и племянницу ученую кряду по три раза
дураками оставил. Довольно, говорю, с вас, но видя, что они и сим еще мало
в неправоте своего спора убедились, говорю...
— Девок-то! — укоризненно говорил Игнат. — Мне сына надо! Понимаешь ты? Сына, наследника! Кому я после смерти капитал сдам? Кто грех мой замолит?
В монастырь, что ль, все отдать? Дадено им, — будет уж! Тебе
оставить? Молельщица ты, — ты, и во храме стоя, о кулебяках думаешь. А помру я — опять замуж выйдешь, попадут тогда мои деньги какому-нибудь
дураку, — али я для этого работаю? Эх ты…
В подстрочных примечаниях к его критике Державин и Богданович представили свои опровержения, которые
оставили автора критики совершенно
в дураках.
Иван Михайлович. Нет, матушка, слова-то эти
оставь! Был
дурак, да больше не буду. Что, я из своей прихоти твоей Лопуховкой управлял? Что, я обокрал тебя, что ли? Что, мне платили за твое содержание? Ты с своей деревни сто рублей
в год получала, а ты мне… да что, и говорить скверно!
Тятин. Брось! Я не играю
в дураки. И
оставь Шуру
в покое. Вы там травите её. Смотри, я — смирный человек, но до времени. (Идёт
в буфет.)
А
в конце концов, когда умру, так и
оставить их еще некому, кроме
дурака Симхи!
— Сколько раз я тебе, болван, говорил, чтобы ты
оставлял воду на ночь
в комнате! Ведь этак рожу заморозишь..
дурак..
—
Оставь меня
в покое! — прохрипела она. — Я не расположена сегодня говорить ни с тобой… ни с твоим
дураком графом! Отойди от меня прочь!
И с этими словами Володя раскланялся и ушел к себе
в каюту,
оставив патеров
в дураках.
«Это про меня! — подумал Ахинеев. — Про меня, чтоб его разорвало! А та и верит… и верит! Смеется! Боже ты мой! Нет, так нельзя
оставить… нет… Нужно будет сделать, чтоб ему не поверили… Поговорю со всеми с ними, и он же у меня
в дураках-сплетниках останется».
— Поступай, как знаешь, — отрезала я ей. — Он тебе нравится. Ну, и целуйтесь с ним. Только, пожалуйста, не рисуйся предо мной, Софи. Я о твоих страданиях знать не хочу, потому что их не было, нет и не будет. Как Кучкин ни плох, а все-таки поймет, что тебе
в нем приглянулась его бабья рожица, и больше ничего. Впрочем, если ты его приструнишь, я буду рада.
Дурака оставлять без розги нельзя.
Всех людей он искренно считал подлецами и
дураками, не знал жалости ни к тем, ни к другим и собственноручно вешал щенят, которых ежегодно
в изобилии приносила черная сучка Цыганка. Одного из щенят, который покрупнее, он
оставлял для завода и, если просили, охотно раздавал остальных, так как считал собак животными полезными.
В суждениях своих Иван Порфирыч был быстр и неоснователен и легко отступался от них, часто сам того не замечая, но поступки его были тверды, решительны и почти всегда безошибочны.